Как советская власть поступала с детьми изменников Родины

moder

moder

Администратор
Команда форума
Сталинские репрессии 1937-1938 годов затронули все слои населения СССР. Обвинения в контрреволюционной деятельности, в организации террористических актов, в шпионаже и вредительстве предъявлялись как членам ВКП(б), так и малограмотным крестьянам, которые даже не могли повторить формулировку своего обвинения. Большой террор не пропустил ни одной территории страны, не пощадил ни одной национальности или профессии. Перед репрессиями были все равны, от руководителей партии и правительства до обычных граждан, от новорожденных детей до глубоких стариков.

В обычной жизни хорошо замаскированные «враги народа», «иностранные шпионы» и «изменники Родины» мало отличались от честных советских граждан. У них были свои семьи, а у «преступных» отцов и матерей рождались дети.

Всем хорошо известен лозунг, появившийся в 1936 году: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Он быстро вошел в обиход, появился на плакатах и открытках, изображающих счастливых детей, находящихся под надежной защитой советского государства. В реальности же у советских детей было нелегкое детство, а у детей репрессированных и подавно.
Посадили на машину. Маму высадили у тюрьмы «Кресты», а нас повезли в детский приемник. Мне было 12 лет, брату — восемь. В первую очередь нас наголо остригли, на шею повесили дощечку с номером, взяли отпечатки пальцев. Братик очень плакал, но нас разлучили, не давали встречаться и разговаривать. Через три месяца из детского приемника нас привезли в город Минск.
Из детприемников детей отправляли по детским домам. Братья и сестры практически не имели шансов остаться вместе, их разлучали и отправляли в разные учреждения. Из воспоминаний Анны Оскаровны Раменской, чьи родители были арестованы в 1937 году в Хабаровске:

Меня поместили в детприемник в Хабаровске. На всю жизнь мне запомнился день нашей отправки. Детей разделили на группы. Маленькие брат с сестрой, попав в разные места, отчаянно плакали, вцепившись друг в друга. И просили их не разъединять. Но ни просьбы, ни горький плач не помогли… Нас посадили в товарные вагоны и повезли…
Неля Николаевна Симонова вспоминает:
В нашем детдоме жили дети от грудного возраста до школьного периода. Кормили нас плохо. Приходилось лазить по помойкам, подкармливаться ягодами в лесу. Очень многие дети болели, умирали. Нас били, заставляли долго простаивать в углу на коленях за малейшую шалость… Однажды во время тихого часа я никак не могла заснуть. Тетя Дина, воспитательница, села мне на голову, и, если бы я не повернулась, возможно, меня бы не было в живых.
В детских домах широко применялись физические наказания. Наталья Леонидовна Савельева из Волгограда вспоминает о своем пребывании в детском доме:
Метод воспитания в детдоме был на кулаках. На моих глазах директор избивала мальчиков, била головой о стену и кулаками по лицу за то, что при обыске она у них находила в карманах хлебные крошки, подозревала, что они готовят хлеб к побегу. Воспитатели нам так и говорили: «Вы никому не нужны». Когда нас выводили на прогулку, то дети нянек и воспитательниц на нас показывали пальцем и кричали: «Врагов, врагов ведут!» А мы, наверное, и на самом деле были похожи на них. Головы наши были острижены наголо, одеты мы были как попало.
Дети репрессированных родителей рассматривались как потенциальные «враги народа», они попадали под жесточайший психологический прессинг как со стороны сотрудников детских учреждений, так и сверстников. В такой обстановке в первую очередь страдала психика ребенка, детям крайне трудно было сохранить свой внутренний душевный мир, оставаться искренними и честными.

Мира Уборевич, дочь расстрелянного по «делу Тухачевского» командарма И.П. Уборевича, вспоминала: «Мы были раздражены, озлоблены. Чувствовали себя преступниками, все начали курить и уже не представляли для себя обычную жизнь, школу».

Мира пишет о себе и о своих друзьях — детях расстрелянных в 1937 году военачальников Красной армии: Светлане Тухачевской (15 лет), Петре Якире (14 лет), Виктории Гамарник (12 лет) и Гизе Штейнбрюк (15 лет). Самой Мире в 1937-м исполнилось 13 лет. Известность отцов сыграла роковую роль в судьбе этих детей: в 1940-е годы все они, будучи уже взрослыми, были осуждены по статье 58 УК РСФСР («контрреволюционные преступления») и отбывали наказание в исправительно-трудовых лагерях.

Социально опасные дети
Большой террор породил новую категорию преступников: в одном из пунктов приказа НКВД «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины» впервые появляется термин «социально опасные дети»: «Социально опасные дети осужденных, в зависимости от их возраста, степени опасности и возможности исправления, подлежат заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД или водворению в детские дома особого режима Наркомпросов республик».

Возраст детей, попадающих под эту категорию, не указан, значит, таким «врагом народа» мог быть и трехлетний малыш. Но чаще всего «социально опасными» становились подростки. Таким подростком был признан Петр Якир, сын расстрелянного в 1937 году командарма И.Э. Якира. 14-летний Петя был выслан вместе с матерью в Астрахань. После ареста матери Петя был обвинен в создании «анархической конной банды» и приговорен к пяти годам заключения как «социально опасный элемент». Подростка отправили в детскую трудовую колонию. О своем детстве Якир написал воспоминания «Детство в тюрьме», где подробно описывает судьбу таких, как он, подростков.

Рассказывает бывшая узница ГУЛАГа М.К. Сандрацкая:
Умерла дочка моя, Светлана. На мой вопрос о причине смерти мне из больницы врач ответила: «Ваша дочь серьезно и тяжело болела. Нарушены были функции мозговой, нервной деятельности. Чрезвычайно тяжело переносила разлуку с родителями. Не принимала пищу. Оставляла для вас. Все время спрашивала: «Где мама, письмо от нее было? А папа где?» Умирала тихо. Только жалобно звала: «Мама, мама…»
Закон допускал передачу детей под опеку нерепрессированных родственников. Согласно циркуляру НКВД СССР №4 от 7 января 1938 года «О порядке выдачи на опеку родственникам детей, родители которых были репрессированы» будущие опекуны проверялись краевыми и областными управлениями НКВД на наличие «компрометирующих данных». Но даже удостоверившись в благонадежности, сотрудники УНКВД устанавливали наблюдение за опекунами, за настроениями детей, их поведением и знакомствами. Повезло детям, у которых родственники в первые дни ареста, пройдя бюрократические процедуры, оформляли опеку. Намного сложнее было найти и забрать ребенка, уже отправленного в детский дом. Нередки были случаи, когда неправильно записывали или просто меняли фамилию ребенка.

М.И. Николаев, сын репрессированных родителей, выросший в детском доме, пишет: «Практика была такая: чтобы исключить у ребенка любую возможность воспоминаний, ему давали другую фамилию. Имя, скорее всего, оставляли, ребенок, хоть и маленький, но к имени уже привык, а фамилию давали другую… Главная цель у власти, забиравшей детей арестованных, заключалась в том, чтобы они вообще ничего не знали о родителях и не думали о них. Чтобы, не дай бог, не выросли из них потенциальные противники власти, мстители за смерть родителей».

По закону осужденная мать ребенка в возрасте до 1,5 лет могла оставить малыша у родственников или забрать с собой в тюрьму и лагерь. Если не было близких родственников, готовых заботиться о малыше, женщины нередко брали ребенка с собой. Во многих исправительно-трудовых лагерях открывались дома ребенка для детей, рожденных в лагере или приехавших вместе с осужденной мамой.

Выживание таких детей зависело от множества факторов — как объективных: географическое положение лагеря, его отдаленность от места жительства и, следовательно, длительность этапа, от климата; так и субъективных: отношение к детям сотрудников лагеря, воспитателей и медсестер Дома ребенка. Последний фактор зачастую играл главную роль в жизни ребенка. Плохой уход за детьми со стороны персонала дома ребенка приводил к частым вспышкам эпидемий и высокой смертности, которая в разные годы варьировалась от 10 до 50 процентов.

Из воспоминаний бывшей заключенной Хавы Волович:
На группу из 17 детей полагалась одна няня. Ей нужно было убирать палату, одевать и мыть детей, кормить их, топить печи, ходить на всякие субботники в зоне и, главное, содержать палату в чистоте. Стараясь облегчить свой труд и выкроить себе немного свободного времени, такая няня изобретала всякие штуки... Например, кормление… Из кухни няня принесла пылающую жаром кашу. Разложив ее по мисочкам, она выхватила из кроватки первого попавшегося ребенка, загнула ему руки назад, привязала их полотенцем к туловищу и стала, как индюка, напихивать горячей кашей, ложку за ложкой, не оставляя ему времени глотать.
Когда ребенку, уцелевшему в лагере, исполнялось 4 года, его отдавали родственникам или отправляли в детский дом, где ему также приходилось вести борьбу за право жить.

Всего с 15 августа 1937 года по октябрь 1938-го у репрессированных родителей было изъято 25 342 ребенка. Из них в детдома Наркомпроса и местные ясли передано 22 427 детей. Передано под опеку родственников и возвращено матерям — 2915.

Татьяна Полянская,
кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Государственного музея истории ГУЛАГа
 
Сверху